Залечь на дно в брюках

Две красных точки слабо покачивались в темноте встречающей рассвет комнаты маленького домика полузаброшенного садового товарищества. Молчали потому, что мысли сошлись на одной грустной нотке — скучать можно не только по людям, оторванным от тебя обстоятельствами, но и по местам, причем по местам намного острее, ведь человек еще может хоть как-то решить эту проблему, сам приехать к тебе, а вот гору Магомет притянуть не в силах.

Отдернув шторку и взглянув на серое, не обляпанное солнечными лучами солнце, я прикурил вторую и плюхнулся обратно в кресло-качалку.

— А помнишь, как там у Аверченко бывшие в подворотне тяжко стенали о той еде, которую они не увидят никогда? Я вот так же, почти каждую ночь во сне вижу бабушкины стейки из годовалого теленка. Толстый край, чуть притомленные в печи да со свежим гранатовым соусом. А на завтрак вафли какие она пекла! Запах стелился по всей улице до самой кальянной, перебивая ее сладкие дымные ароматы.

— У меня больше желудок сводит по рисовым шарикам с креветками с лотка у пединститута, берешь пять штук и кидаешь их по очереди в рот, сдерживаясь, чтобы не запихнуть все сразу и не стать похожим на бурундука. Рис рассыпается не сразу, его надо раздавливать языком, а внутри холодненькая креветка, сочная и нежная, не сваренная второй раз до резинового состояния. Пять маленьких шариков, и до вечера не хочется есть, студенты, как мухи облепляли лоток. А, нет, нет, фиш-энд-чипс помнишь у памятника Ленина, напротив Горсовета? Тетка опускала в кипящее масло все подряд — карасиков, лещей, щучку, раков, картошечки к ним в желтую кукурузную питу, идешь по парку, тебе завидуют облака и ветер.

— Пиццерии по трассе вокруг города, где сам наполняешь всем, что под рукой или что найдется в холодильнике у пиццайолы. Быстро запекаем, заворачиваем края, чтобы начинка не расползлась, кидаем в коробку, а уже дома, минут через десять, с ароматным пуэром или двойным капучино да с баночкой огроменных греческих оливок…

— Когда еще смогу пройти по Пушкина, спуститься в подвал старого дома, где наверху никто не живет, и очутиться в фо-бошечной, к которой меня дед приучил. Через три ложки вся спина мокрая, рожа красная, но ты не останавливаешься, черпаешь согнутой алюмишкой, прямо руками вылавливая большие куски мяса. Делали там хорошо, рисовой лапши по минимуму, а вот огня не жалели.

— Помню, помню ее! Хрустящие роллы с мидиями или ракушками из Белой, сыру овечьего сверху или горгонзолы. Слушай, а, может, хоть одним глазком, а? Смотаемся в Уфу на недельку летом, пройдемся вкусовыми рецепторами, устроим праздник живота так, чтобы до отвращения.

— Нет, башкирская кухня любит, чтобы тихо, с расстановкой. Пьешь из пиалы сидр, прикусываешь какой-нибудь макаруной или нисуаз в качестве аперитива. Потом жиденького, хоть карпачо, хоть окрошки из языков. После надо немного походить, побеседовать перед горячим, чтобы в мозг поступил сигнал о насыщении. И вот ты садишься опять за стол, выносят каре ягненка или рульку. Если в тебе опять пробудилось желание есть, то все сделано правильно. Если отворачиваешься, то и приготовлено не ахти, не по-нашему.

Замолчали, покачиваясь и пыхтя дымком, от которого еще сильней хотелось кушать. Я принес из кухни тарелку с конской колбасой, чаем и сладкими палочками из теста, политыми медом, надеясь хоть этим чужеземным продуктом заглушить нарастающую тоску по родине.

Источник