Врагов у нас много: «Побольше святой ненависти!»

В семнадцатом году выяснилось, что самое опасное для начальства — проявить слабость. Если бы глава Временного правительства Александр Федорович Керенский действовал методами большевиков, нещадно уничтожая своих врагов, кто бы лишил его власти?

Михаил Фрунзе.«Ведомство политического сыска доложило руководству военного министерства о заговорщических планах некоторых правых и левых организаций, — вспоминал начальник политуправления военного министерства Федор Степун. — Мы решили добиться от Керенского ареста и высылки некоторых подозрительных лиц. После длившихся до полуночи разговоров Керенский согласился с нашими доводами».

Но когда утром адъютант принес указ о высылке, Керенский наотрез отказался его подписать. Бледный, усталый, осунувшийся, он склонился над проектом указа, моргая красными, воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Руководители военного министерства стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Керенский вдруг вскочил со стула:

— Нет, не подпишу! Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности? Делайте со мною что хотите, я не могу.

В другой раз Керенскому принесли на подпись только что вынесенный на фронте смертный приговор. Не подписал! Заменил тюремным заключением…

На совещании один из генералов похвастался своим успехом: не желавший сражаться полк, узнав, что дезертиры будут расстреляны, немедленно вернулся на позиции. Генералу зааплодировали. Керенский возмутился:

— Как можно аплодировать, когда вопрос идет о смерти? Разве вы не понимаете, что в этот час убивается частица человеческой души?

Видеть в его словах проявление слабости и безволия могут только нравственные уроды, заметил современник. Как не сравнить реакцию Керенского с поведением советских вождей, требовавших, что вынесение бесчисленных смертных приговоров обязательно сопровождалось одобрительными аплодисментами...

Александр Федорович не пролил крови. Не вошел в историю палачом, тюремщиком и губителем собственного народа. Матери не проливали слез на сыновьих могилах по его вине. И если есть высший суд, то такие грехи, как тщеславие, суетность да малая толика позерства, ему простятся. Не вина, а беда его в том, что властители такой страны, как наша, делаются из другого, куда более жесткого материала.

А КТО ВИНОВАТ?

Февральская революция воспринималась как Пасха, как чудесное избавление от проблем и несчастий. Все поздравляли друг друга и троекратно целовались. Но праздник быстро превратился в буйство, хулиганство, грабежи, драки, убийства. Люди привыкли полагаться на высшее начальство, которое всем управляет. Нет начальства, исчез и порядок?

Классик социологической науки Питирим Сорокин, который позднее эмигрирует в Америку, писал летом семнадцатого: «Вот перемены, произошедшие в Петрограде за месяц революции. Улицы загажены бумагой, грязью, экскрементами и шелухой семечек подсолнуха. Солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством.

— Товарищ! Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Пошли ко мне домой, — обратилась ко мне раскрашенная девица.

Очень оригинальное использование революционного лозунга!»

Общество верило: уйдет Николай II — и жизнь в России устроится на европейский лад ко всеобщему удовольствию. Вышло наоборот. Хаос и анархия, да еще в военное время, разрушали экономику. Рубль обесценивался. Жизнь стремительно ухудшалась. Это рождало массовое возмущение. А кто виноват? Новая власть. Те, кто взял власть в феврале, Временное правительство.

«Полиция все же следила за внешним порядком, — записывал в дневнике один из москвичей, — заставляла дворников и домовладельцев очищать от тающего снега крыши, дворы, тротуары и улицы. А теперь, при свободе, всякий поступает как хочет. На улицах кучи навоза. Мы все парили в облаках, а теперь начинаем спускаться на землю и с грустью соглашаемся, что полная свобода дана еще несколько преждевременно».

Улицы не убирают, туалеты не чистят, поезда и трамваи не ходят… От власти требовали навести порядок, если надо — проявить жестокость. Министры отвечали:

— Основою политического управления страной Временное правительство избрало не принуждение и насилие, но добровольное подчинение свободных граждан... Временным правительством не было пролито ни капли народной крови.

УРОКИ ПОДПОЛЬЯ

Будущий советский военный министр, разгромивший последнего командующего белой армии барона Врангеля и вернувший России Крым, Михаил Фрунзе прекрасно учился. У него в юности обнаружились задатки настоящего ученого. Собранный им во время путешествия по Семиречью гербарий и по сей день хранится в Ботаническом институте Академии наук в Санкт-Петербурге. Получив в гимназии золотую медаль, поехал учиться в столицу.

Из всего многообразия политических сил Фрунзе выбрал самых радикальных социалистов — вступил в партию большевиков. Заправский охотник, с детства владевший оружием, организовал боевую дружину. Как легко мягкий и чувствительный юноша, намеревавшийся стать кабинетным ученым, превратился в уличного революционера, собиратель гербария для Ботанического сада — в боевика, готового стрелять в людей!

Жизнь в подполье его изменила. Не могла не изменить. Это была аморальная, циничная и преступная среда. Мы просто никогда об этом не думали, приученные восхищаться революционерами.

Плотник Фома Качура стрелял в губернатора Харькова князя Оболенского, участвовавшего в подавлении крестьянского восстания. Качура использовал пули, отравленные стрихнином. Губернатор был ранен. Стрихнин не подействовал. Но другой боевик обратился к боевым товарищам:

«Чтобы победить врага, недостаточно мужества и готовности умереть. Статистика ранений от огнестрельного и холодного оружия доказывает, что люди, получившие даже по нескольку ран, часто выздоравливали. Сотни шпиков, стражников, жандармов и т.п. сволочи отлично выздоравливали от пуль браунинга и маузера… Надо быть совсем кретином или просто симпатизировать врагам народа, чтобы не признать, что единственно рациональный способ поражения противника — употребление отравленного оружия. Побольше «святой ненависти» к врагу! Воспитывая в себе готовность собственными руками вонзить в бок опричника отравленный кинжал, влепить ему в живот отравленную пулю, и победа будет за вами».

Биологическое оружие революционеры все же сочли непрактичным, а огнестрельное то и дело пускали в ход. Фрунзе, не испытывая никаких сомнений, стрелял в полицейских. Не всякий на это способен. В сознании человека должен произойти какой-то радикальный сдвиг, прежде чем он перейдет к насилию. Зато, если этот внутренний переворот свершился, он становится хладнокровным и безжалостным убийцей.

Конечно, молодой подпольщик часто боялся показаться трусом или недостаточно надежным. Начинающие боевики доказывали друг другу свою храбрость и презрение к врагу... Но главным было твердое убеждение в том, что убивать необходимо во имя высшей цели. Идеология и вера словно выдавали лицензию на праведный гнев. Заповедь «не убий» неприменима в революционных условиях. Убийство политического врага не только необходимость, но и долг.

В 1917 году подпольщики, презревшие мораль и нравственность, внезапно оказались у руля государства. Отныне они будут определять судьбу России.

«МЫ НЕ РАЗМАЗНЯ»

4 марта большевик Фрунзе был назначен начальником городской милиции Минска. Он приказал разоружить полицейских и жандармов, те и не сопротивлялись. И выпустить из тюрьмы Пищаловского замка политических заключенных.

Временное правительство сразу оказалось под огнем яростной критики со всех сторон. Это была первая власть в России, которая позволяла себя как угодно оценивать — и не карала за это. Потому новых руководителей страны разносили в пух и прах. Фрунзе тоже обрушился на Временное правительство: «Свобода слова и печати урезаны. Стеснена, а частью прямо уничтожена свобода собраний. Введена смертная казнь».

Наверное, Михаил Васильевич был искренен в своем возмущении. Но очень скоро его собственная большевистская партия полностью уничтожит все эти свободы, и это нисколько не смутит Фрунзе. А смертная казнь станет повседневным методом расправы с политическими противниками.

Страсти накалялись постепенно. Но общество быстро подготовило себя к террору. Едва отрекся от престола император, как 1 марта 1917 года в газете «Известия Петроградского Совета рабочих депутатов» появилась заметка под названием «Враги народа». Речь шла об аресте царских министров. Кажется, это первое использование словосочетания, которое станет таким пугающим, — «враг народа».

И сам Фрунзе вскоре заговорит другим языком:

— Мы не размазня вроде Керенского. Да, мы жестоко расправляемся с врагами. А врагов у нас много…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:

солдатская мечта семнадцатого года: ничего не делать, грызть семечки и играть на гармошке