Святость и бесовщина молодежного подполья

…Я познакомился с Израилем Мазусом в уютной квартире Г.С.Померанца и З.Ф.Миркиной. И с первой минуты общения был поражен необычайной витальной силой этого человека, позитивным настроем, подкрепленным невероятным напором бывшего политического зэка.Эти заметки — не что иное, как серьезный разговор с Израилем Аркадьевичем, как мне представляется, крайне необходимый современному российскому педагогу.

«Ну сколько можно возвращаться к этим мрачным страницам отечественной истории? Что нового может поведать нам автор после того, что было написано В.Шаламовым и А.Солженицыным?» Такие высказывания все чаще раздаются в последнее время, в том числе и в учительской среде, в которой находят свои педагогические основания для ухода от трудных вопросов истории.

В основе отношения ребенка к жизни должны лежать радость и изумление. Дети нуждаются в утешении, в максимальном избавлении от трудностей и страдания. Нечего вновь затягивать их в набившие оскомину в начале девяностых разговоры о «грехах отцов», следствием которых явились навязанные комплексы вины, утеря гражданской идентичности и ослабление гордости за свою историю. Тема исчерпана — и точка!

Для меня неоспоримо, что ни одна тема, тем более такая, не может быть закрыта. С каждым новым поколением необходимо обсуждать трудные вопросы по-новому, находя верные интонации, разумеется, щадя детскую психику, но и не уклоняясь от истины, которая на самом деле способна приносить утешение — хотя бы в том плане, что вовремя усвоенные исторические уроки позволяют надеяться на небольшую вероятность повторения прежних трагедий. А следовательно, рождают у детей и юношества исторический оптимизм.

Дети как губка впитывают общественную атмосферу. Занимаясь детскими страхами, наши психологи в детском саду зафиксировали, что в последние два года на первое место среди детских страхов вышел страх войны! Что и говорить о ребятах постарше?

В книгах И.А.Мазуса взят верный тон повествования, где, по тонкому замечанию Г.С.Померанца, мы видим рассказ о жизни человека, «видевшего много зла, но не накопившего зла в своем сердце. Это редчайшая в наш век вывертов и чернухи книга о простоте и доступности крупиц счастья и заодно памятник своего времени, история которого еще не написана».

Как это история своего времени еще не написана? А историко-культурный стандарт? А готовящиеся к изданию новые линейки учебников? А вот так! По большому счету философ прав.

Остро переживаемая учителями, не потерявшими способности к рефлексии, потеря педагогических ориентиров, мешающая построить внятную стратегию воспитания, — следствие невероятной расплывчатости понятий и определений, с которыми постоянно сталкивается российский педагог.

Духовность, патриотизм, верность традициям, национальная и культурная идентичность — казалось бы, что тут можно возразить против начертанных в официальных доктринах ориентиров формирования личности растущего человека? Но как уберечься от подмен, когда духовность на деле оборачивается клерикализмом, а в качестве веры отцов юношеству предъявляется непримиримая вражда отцов друг к другу?

Свободное, без руля и ветрил, плавание по волнам памяти, где путеводной звездой служит вполне объяснимая ностальгия по утерянному «советскому раю», поначалу обретает форму милого телевизионного шоу «Старые песни о главном», а затем разрастается до масштабов явно выраженного идеологического проекта «Имя России», в ходе которого неожиданно выясняется, что согражданам кровопийцы и диктаторы значительно милей Пушкина, Толстого и Чайковского.

На основе этой телевизионной социологии формируется представление о том, какую историю следует преподносить взрослым и детям. В основе такого популистского подхода — стремление к достижению исторического консенсуса с опорой на доминирующие предпочтения большинства зрителей федеральных каналов. Но это мнимое единство, ибо консенсус не достигается на основе сиюминутных предпочтений, которые имеют свойство меняться. Тем более сомнительно единство взглядов при оценке прошлого, полученное путем замалчивания исторических травм и оправдания изуверства правителей.

В стране, где начиная с гражданской войны палачи и жертвы часто менялись местами, истинное единство, которое в нашем сложном историческом контексте синонимично умиротворению, достигается на других путях. Одним из первых эти пути в своих книжках, чуждых духу ненависти и злобы, наметил И.Мазус.

Юношей, попав в лагерную мясорубку за участие в подпольной молодежной организации «Демократический союз», он умудрился сохранить нравственное здоровье. Под репрессивный каток он попал именно горя желанием осчастливить человечество, очистив подлинный социализм от сталинизма, объявляя войну государству, которое обмануло, извратив светлые идеалы. «Для меня, как и для моих сверстников, настоящая история начиналась только в 17-м году! Жизнь представлялась нам огромным полем боя, где можно погибнуть каждый день».

Святая простота революционного романтизма! Сколько их было таких — «лобастых мальчиков невиданной революции» (П.Коган), большая часть которых полегла в первые месяцы войны. А те, кому повезло уцелеть, не сомневались в том, что после войны все будет по-другому. Изжив на фронте страх, победители вели себя раскованно, разговаривали без оглядки на стукачей и транзитом следовали в ГУЛАГ, где и повстречались с автором автобиографического повествования.

Вера в идеалы, готовность к самопожертвованию — те черты святости, до сих пор вызывающие восхищение, благодаря которым и удавалось выстоять в кровопролитных сражениях. Все довоенное воспитание юношества было нацелено на их формирование.

Строительным материалом, с помощью которого возводилось здание советской идентичности, служила романтизация революционного подполья. Именно она дала мощный импульс воспитания нескольких поколений.

Но любое подполье и тем более братоубийственная война неизбежно порождают бесовщину, что на своем непосредственном опыте испытал И.Мазус. Вербуя революционных подпольщиков в организацию, руководитель делил их на пятерки, убеждая юношей, что подобными ячейками уже покрыта вся страна. На следствии выяснилось, что таких пятерок было всего две: одна в Воронеже, а вторая (неполная) — в Москве. Глубокая конспирация всегда открывает возможности для мистификации. Антисоветская нечаевщина развивалась по своей неумолимой логике. И когда девушка, принадлежащая к воронежской пятерке, объявила о своем решении выйти из организации, ее решено было ликвидировать. Слава богу, что на исполнение приговора решимости не хватило ни руководителям, ни исполнителю. Возникшие разногласия стали началом краха организации.

Бесовщину революционного подполья, как известно, беспощадно вывел на свет Ф.М.Достоевский. На утверждении святости его участников строилась вся советская пропаганда и производное от нее воспитание, дававшее отповедь «реакционному писателю». Кто прав в этом споре?

На неприятии практики мучеников революционной веры строился в массе своей открытый протест диссидентов, настаивавших на легальных формах сопротивления, исключавших аморальные в основе большевистские методы преобразования жизни. Но и они шли в лагеря, тюрьмы и ссылки с готовностью к жертве во имя благородной идеи. По мере усиления репрессий приходилось прибегать к конспирации со всеми вытекающими из нее психологическими и нравственными последствиями. Оценивая их, генерал и диссидент П.Григоренко по-военному кратко выскажет свою позицию: «В подполье можно встретить только крыс».

Не только. Юношеский подпольный и лагерный опыт И.Мазуса, осмыслением которого он занимался до конца жизни, отрицает эту категоричную точку зрения. Святость и бесовщина неотделимы, как свет и тень, в глухие периоды истории, когда люди начинают задыхаться в затхлой общественной атмосфере, а власти предержащие перекрывают легальные возможности свободного изъявления не совпадающей с официальной точки зрения. Тогда неизбежно появление мальчиков и девочек с чистыми ликами, готовых положить жизнь на алтарь благородной идеи.

Неизжитое детство — признак педагогического призвания, даже в том случае, когда сам носитель этого дара едва ли об этом не догадывается. Этот скрытый педагогический потенциал побуждал И.Мазуса-писателя исследовать молодежные подпольные организации и группы, начиная с двадцатых годов прошлого века, и вовлекать в это исследование сегодняшних подростков — моих учеников.

Но щадящие способы открытия правды необходимы и в работе с детьми.

Уже будучи пожилым человеком, выступая перед подростками, Израиль Аркадьевич отказывался рассказывать о мрачных подробностях лагерного быта. Вместо этого брал в руки баян и предлагал послушать песни, которые пелись в бараках. Его постоянное стремление общаться с юношеством, на котором мы с ним и сошлись, имело глубокие корни и серьезные основания.

При этом в работе с ними свою короткую правду Мазус неизменно удлинял. Обладая невероятной силой убеждения, добился допуска в архивы ФСБ для изучения деятельности подпольных молодежных организаций, групп и кружков (1926–1953) и вовлек в эту исследовательскую деятельность старшеклассников.

Не скрою, поначалу у меня были опасения, не приведет ли эта архивная работа к депрессивному состоянию подростков. Но сомнения быстро развеялись. Напротив, достоверная картина прошлого укрепляла их понимание истории, а самое главное — помогала извлекать правильные уроки, во имя чего Израиль Аркадьевич и затеял эту работу. Бесконечно жаль, что сегодня такой, как говорят психологи, деятельностный подход к постижению истории невозможен. Ребят распирало от гордости, когда на вышедшей книге И.Мазус поместил фамилии своих юных соавторов.