Одно слово способно улучшить американскую политику в отношении России

Как Соединенные Штаты должны вести себя с Путиным? На фоне бесконечных скандалов, то с хакерами, то с отравляющими веществами, западные аналитики сосредоточились на попытках понять мотивы непостижимого российского президента. И это вполне объяснимо. Внешнюю политику Путина легко спутать с внешней политикой России, учитывая, какое влияние он на нее оказывает.

Однако, подход, ориентированный главным образом на личность Путина, затмевает существенный и не подвластный времени элемент внешней политики России, в которой Путин – это лишь последняя глава. Речь идет о стремлении к державности. Этому слову трудно найти точный английский эквивалент. Державность, в сущности, означает, что страна является и признается другими в качестве великой державы. В ближайшем окружении России это означает неоспоримую сферу влияния, подобную той, что описана в доктрине Монро. Если говорить о взаимоотношениях с другими могущественными государствами, такими как Соединенные Штаты, державность означает уважение, авторитет и признание равенства, или, иными словами, права России на равное место за столом, где принимаются решения по глобальным проблемам.

Даже если Путин достиг за последние годы некоторых тактических успехов в восстановлении регионального превосходства России, его более масштабная цель – вернуть России статус ответственной и уважаемой в мире великой державы, по-прежнему далека от достижения. В результате, Россия сегодня становится более опасной и параноидальной, чем когда-либо за все годы после распада СССР.

Как это произошло? Часть проблемы кроется в самом распаде, в котором Запад увидел чистое беспримесное благо и истинный прорыв в эпоху окончательного мира во всем мире. Геополитические и идеологические аспекты конфликта для Запада тесно переплетены, даже неразделимы – демократия победила коммунизм, а в результате международная система перешла от биполярности к униполярности.

Однако, для России конец холодной войны ознаменовал завершение двух совершенно разных процессов – идеологической борьбы коммунизма против демократии, а также борьбы за сохранение российской державности. Идеологическое поражение было понятно и даже приветствовалось; сегодня мало кто в России стремится вернуться к коммунизму. Однако, восстановление традиционной сферы влияния России остается ключевым геополитическим императивом.

Эти сдвоенные победы 1991 года воспринимались на Западе как одна, но в России их всегда четко разделяли. Поэтому для западных ушей скорбные слова Путина о том, что распад Советского Союза был «величайшей геополитической катастрофой XX века», звучат как тревожная ностальгия по былой непримиримой вражде времен холодной войны. Но Путин имеет в виду совсем другое: за короткое время – меньше, чем понадобилось Ельцину, чтобы взобраться на танк – Россия из грозной сверхдержавы превратилась в третьесортную страну без каких-либо перспектив на международной арене.

Последовавшее за этим резкое расширение влияния Запада, как считают многие российские политики, является катастрофическим нарушением многовекового статус-кво, которое охватывает не только эпоху Сталина, но и эпоху Петра Великого. Однако, что сегодня особенно болезненно воспринимается народом, причем, не только Путиным и его окружением, но и обычными российскими гражданами – это катастрофические последствия краха Советского Союза, отношение Запада, состоявшее наполовину из триумфальной радости по поводу своей победы, а наполовину из презрения к побежденным.

С точки зрения России, вовсе не ее действия являются провокационными, а действия Запада: объединение Германии на условиях Запада, расширение НАТО до самых границ России, поддержка антироссийских движений в форме цветных революций, и многое, многое другое. Предпринятое Западом окружение России глубоко тревожит правящую элиту, которая традиционно придерживается параноидального взгляда на любые иностранные угрозы как извне, так и изнутри. Эта паранойя обусловлена постоянным потоком внешних вторжений, начиная с монгольского и заканчивая нацистским.

Трудно переоценить этот психологический аспект ощущения геополитической небезопасности – глубокое и мучительное чувство унижения, страх перед заносчивыми западниками, страх перед окружением со стороны НАТО. Эти феномены невозможно увидеть в экономических показателях и параметрах военного потенциала, но они во многом определяют процесс принятия решений, подобно объемам продажи оружия или торговых сделок.

Русские могут сколько угодно ворчать по поводу политики Путина, но даже внутренние оппоненты хвалят его стремление к российской державности и с раздражением воспринимают попытки Запада игнорировать это стремление. Отчасти, именно этим можно объяснить болезненную реакцию российских официальных лиц на западную риторику о «наказании» России. Дело в том, что партнеров не наказывают. Наказывают непослушных детей.

Хотя все сказанное не оправдывает поведения России, оно может помочь понять, почему те или иные меры, предпринимаемые Соединенными Штатами и Западом в целом, могут быть более эффективными, чем другие. Американские политики, воспитанные на сознании нравственного превосходства и исключительности Соединенных Штатов, часто рассматривают другие государства через призму, если можно так выразиться, Вильсоновской предвзятости, то есть представления о том, что внешняя политика государства определяется особенностями режима внутри страны. Таким образом, демократизирующаяся Россия автоматически считается прозападной, а автократическая, стремящаяся к восстановлению державности – антизападной по своей природе.

Однако, необходимо понять, что корни стремления России восстановить державность и региональную гегемонию уходят глубже, чем меняющиеся качества режима или мотивы тех или иных правителей. Путин сам по себе является симптомом более широких системных сил, которые доминируют в отношениях между США и Россией после распада СССР, и будут продолжать доминировать, независимо от того, кто придет ему на смену. Возможно, уже слишком поздно спасать двусторонние отношения, но чтобы лучше понять, что движет российской политикой, необходимо не ограничиваться выявлением отдельных патологий ее лидера, а изучать более широкий контекст, в котором он действует.

В документальном фильме «Туман войны» бывший министр обороны США Роберт Макнамара сокрушался, что США проиграли войну во Вьетнаме, потому что не понимали врага и не сопереживали ему. Это понимание было необходимо, писал он, не для того, чтобы почувствовать симпатию к вьетконговцам, а для того чтобы понять их истинные страхи и мотивы.

Такая же неспособность к пониманию характеризует сегодняшнюю политику США в отношении России. Путин является не серым кардиналом в центре хитроумной паутины, а главой все более дезорганизованной и коррумпированной системы, основанной на патронаже, раздаче должностей своим. Страна не возрождается, ее экономика остается слабой, и, вероятно, продолжает сокращаться. И это вовсе не обязательно является благом для глобальной стабильности: во многих отношениях Россия представляет собой угрозу именно потому, что ее экономическая слабость подрывает геополитические устремления, составляющие ядро ее внешней политики.

В идеологическом отношении Россия сегодня действительно преследует не столь невыполнимую задачу, как в годы холодной войны. Кремль стремится всего лишь постепенно подрывать позиции Запада, а не строить свою собственную альтернативу, как в коммунистические времена. Однако, несмотря на всю циничную браваду в микроблогах российского посольства, Россия сегодня действует не из чувства новообретенной силы, а напротив, из страха перед упадком и изоляцией. В результате ее внешняя политика характеризуется не какой-либо идеологией, а прагматизмом и геополитической паранойей. Во многих отношениях Россия представляет собой не революционную, а глубоко реакционную державу. И такой она будет оставаться даже после того, как Путин покинет сцену.

Источник