Дочь главы МВД СССР Щелокова: «Коллеги отца убеждены - его убили»

17 июля Россия отметит очередную, 99-ю уже, годовщину с момента гибели ее последнего монарха.— Ирина Николаевна, когда и при каких обстоятельствах вы узнали об открытии, сделанном Рябовым и Авдониным?

— Это было начало лета 1979 года. Мы жили тогда на госдаче. Возвращается с работы папа, и весь вид его говорит о том, что произошло что-то необычное. Он прямо-таки светился от радости. И с порога говорит мне: «Пойдем выйдем, я тебе что-то расскажу». Нужно пояснить, что у нас ним были особые отношения. Я была в полном смысле этого слова папиной дочкой: просто обожала, боготворила отца. Он во мне тоже, что называется, души не чаял. Когда я была ребенком, брал меня с собой на всевозможные встречи и мероприятия — практически как Лукашенко своего Колю. Папа доверял мне такие вещи, которые не доверял, пожалуй, никому другому. Мы очень часто беседовали на темы, на которые тогда не принято было говорить вслух. Такие разговоры никогда не велись дома. Только на улице. Отец знал, что КГБ его прослушивает. Когда мы жили за городом, то обычно уходили «секретничать» в близлежащий лес. Часами гуляли там и разговаривали. Так вот, в тот вечер, когда мы удалились на безопасное расстояние — я, кстати, помню даже место, где мы остановились, — папа произнес: «Ты не поверишь, но Гелий нашел!»

— Роль вашего отца в поисках царских останков уже не является секретом. В своем последнем интервью, данном нашему изданию за несколько дней до своего ухода из жизни, Гелий Рябов откровенно сказал: «Без Щелокова нашей затее была бы грош цена». Но на вопрос, что заставило одно из первых лиц страны, строившей коммунизм, настолько отклониться от генеральной линии, до сих пор нет однозначного ответа. Как бы вы ответили на него?

— Трудно сейчас сказать, как и почему у моего отца появилась эта идея — найти царские останки. Мы этого не знаем и уже никогда не узнаем. Можем лишь догадываться.

— Он прямо говорил об этом своем желании?

— Мне — да, абсолютно прямо. Буквально говорилось следующее: «Это наш долг — найти царские останки и похоронить их по-христиански». Впервые я услышала это от отца в самом начале 1970-х годов.

— До того, как Рябов и Авдонин начали свои поиски?

— Намного раньше. Сразу скажу: считаю и всегда буду считать, что Гелий Трофимович и Александр Николаевич совершили гражданский подвиг. Нужно понимать, какие это были времена. За куда меньшие прегрешения, куда менее серьезную «антисоветскую деятельность», чем поиски императорских останков, можно было схлопотать тюремный срок. Но у них действительно ничего бы не вышло, если бы не отец, не его помощь. И не просто помощь. По сути, папой была задумана и разыграна гениальная шахматная партия, все детали которой знал только он сам.

— Что же все-таки стало отправной точкой? Какова ваша версия?

— Насколько могу судить, интерес к этой теме у папы возник после того, как к нему в руки попали материалы ЦК по исследованию обстоятельств гибели Николая II и его семьи, проводившемуся в 1964 году по распоряжению Хрущева. Никите Сергеевичу написал письмо сын скончавшегося незадолго до этого Михаила Медведева, одного из участников казни. Медведев-младший выполнял волю отца, просившего передать ЦК свои воспоминания и «историческую реликвию» — браунинг, из которого якобы был застрелен Николай II. И Хрущев заинтересовался этой темой. Но после его смещения расследование было сразу же свернуто.

Свою роль сыграло также, наверное, общение отца с человеком по фамилии Снегов. Об этом факте мне рассказал помощник отца Борис Константинович Голиков. В 1930-е годы Снегов, работавший тогда в НКВД, был арестован и оказался в одной камере с человеком, принимавшим участие в захоронении останков царской семьи. Снегов выжил, а вот его сокамернику не повезло: его расстреляли. Но перед смертью он рассказал Снегову о том, что знал и видел, указав в том числе приблизительное место захоронения. В начале 1970-х он как бывший сотрудник правоохранительных органов пришел к отцу на прием с какой-то просьбой и в ходе этого визита поделился информацией, которую ему сообщил тот человек. И вроде бы даже передал папе нарисованную от руки карту.

Большое влияние на отца оказал, безусловно, и круг его общения. Папа дружил с Ростроповичем и Вишневской, с архиепископом Саратовским и Вольским Пименом, с художником Ильей Глазуновым, который уже в те годы не скрывал своих монархических взглядов. Слова «Николай II» и «Романовы» не сходили у него, как говорится, с языка. Глазунов, кстати, привез отцу из-за границы прекрасно изданный альбом с фотографиями царской семьи, который очень нравился папе и который я храню до сих пор.

— Недавно ушедший из жизни Илья Сергеевич придерживался, однако, несколько иного взгляда на отношения с вашим отцом. В одном интервью, опубликованном несколько лет назад, он описывает скандал, разразившийся вокруг его знаменитой «Мистерии XX века». По его словам, возмущение советского руководства вызвал в первую очередь изображенный на полотне Солженицын: «Николай Щелоков, чей портрет я тоже рисовал, кричал благим матом: «Для таких, как вы, Глазунов, есть лагеря! Антисоветчину удумали разводить? Не пройдет!..» Щелоков привык уничтожать врагов, если они не сдаются, меня же он автоматически отнес в неприятельский лагерь». Что скажете на это?

— Илья Сергеевич, пусть земля ему будет пухом, был большой мастак по части баек. Бог ему судья. Ничего подобного тому, о чем он тут говорил, естественно, не было и быть не могло. Отец очень любил Глазунова, носился с ним как с писаной торбой. С какими только просьбами тот к нему не обращался! В один прекрасный день папа, например, приходит и говорит: «Ох, Илюшка совсем уже с ума сошел. Представляешь, стал приставать, чтобы я дал ему пистолет. «Зачем тебе,— говорю, — Илья, пистолет?» «А я его, — говорит, — достану и вот так начну делать: паф, паф, паф...» Ну, по мнению отца, Илья Сергеевич как гений мог позволить себе подобное, так сказать, неординарное поведение.

Николай Щелоков со своей женой Светланой. 1945 г. Фото из семейного архива.

Мы с папой много раз бывали в его мастерской. Которую, кстати, ему тоже выхлопотал отец. Картину «Мистерия XX века» я впервые увидела еще в процессе ее создания. Папа, кстати, предупреждал Глазунова: «Илья, ты же понимаешь, что ее никуда не возьмут». Тем не менее пытался помочь ему и с «Мистерией». Помню, звонил по этому поводу Шауро, завотделом ЦК КПСС по культуре, в Министерство культуры... Папа мог тогда очень многое, но «пробить» эту картину было выше его сил. И дело не в Солженицыне, вернее, не только в нем. Хватало там и других «идеологически не выдержанных» сюжетов: Хрущев с ботинком в одном руке и початком кукурузы в другой, Николай II, Сталин в гробу, «Битлз», Кеннеди, американская статуя Свободы...

Что же касается Солженицына... Ну послушайте, как папа мог топать ногами из-за его изображения, если сам постоянно помогал Александру Исаевичу? В том числе даже в каких-то творческих вопросах. Известно, например, что он снабжал Солженицына, который на тот момент жил на даче у Ростроповича, старыми картами из архива МВД, требовавшимися для работы над «Августом Четырнадцатого». Отец очень высоко ценил Солженицына как писателя, его произведения мы читали в рукописи. Еще один известный факт: в 1971 году папа написал Брежневу записку «К вопросу о Солженицыне», в которой призвал не повторить ошибку, допущенную в отношении Пастернака. Он предлагал прекратить «организованную травлю» Солженицына, предоставить ему квартиру в Москве и подумать об издании его произведений.

— Да, удивительный факт. Быть может, в душе ваш отец, выражаясь в терминах той эпохи, тоже был антисоветчиком?

— Нет, не думаю. Он, разумеется, не был антисоветчиком. Но он, во-первых, был высокоэрудированным, интеллигентным человеком, умевшим отличать дурное от хорошего. Человеком, очень близким по духу к людям искусства. Между прочим, он неплохо рисовал, в юности мечтал стать художником. А во-вторых, папа не терпел несправедливости. Те же гонения на Ростроповича, на Солженицына он считал абсолютно несправедливыми. И как к великой несправедливости относился к преследованиям и расстрелу царской семьи.

— Согласно воспоминаниям Гелия Рябова, который тогда был консультантом министра внутренних дел по вопросам культуры, направляя его в 1976 году в командировку в Свердловск, Николай Анисимович произнес следующие слова: «Когда я проводил там совещание, то первым делом попросил отвезти меня в дом Ипатьева. «Хочу, — говорю, — постоять на том месте, где пали Романовы...» По словам Рябова, приехав в Свердловск, он последовал примеру шефа. Именно после этого, говорил Рябов, у него возникла идея найти царские останки: «Я понял, что это больше уже не отпустит меня». Подтверждаете эту версию?

— Да, абсолютно. О посещении папой Ипатьевского дома мне рассказывал человек, генерал МВД, который сопровождал его в той поездке. Это было в 1975 году. Все, конечно, обалдели, были потрясены, когда, едва прилетев в Свердловск, он первым делом попросил показать ему Ипатьевский дом. Оказавшись в расстрельной комнате, он попросил оставить его одного и очень долго там находился. Рассказывая об этой поездке Гелию Рябову, папа явно хотел подтолкнуть его к тому решению, которое тот в итоге принял. Это был своего рода тест, проверка: зацепит — не зацепит? И отец не ошибся в Гелии — зацепило. Практически сразу после посещения дома Ипатьева он заинтересовался архивными документами, имеющими отношение к Николаю II и его семье.

«Царский архив» находился тогда, что называется, за семью печатями. Получить доступ к нему было практически невозможно. Но отцу все-таки удалось добиться разрешения для Рябова. Для этого пришлось звонить самому Брежневу — знаю это, поскольку тот телефонный разговор происходил при мне. Легенда была такая: «царские» документы нужны Рябову для работы над сценарием нового фильма о милиции. Причем и Брежнев, насколько помню, не сразу дал согласие: прошло, наверное, около месяца. Рябов довольно долго работал в архивах и в конце концов нашел «Записку Юровского», коменданта Ипатьевского дома, содержащую координаты места, где были спрятаны останки.

фото: ru.wikipedia.org
Подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где была расстреляна царская семья.

Папе было известно о каждом его шаге. Однажды, когда мы, как обычно в таких случаях, гуляли в лесу, он сказал: «Всё, Рябов приступает к раскопкам». И дальше произносит такую фразу: «Как бы я хотел поехать с Гелием...» Могу перекреститься перед иконами в подтверждение того, что не вру. Когда я рассказала об этом Гелию Трофимовичу, он был потрясен.

— С трудом верится, что он ничего не знал о роли вашего отца в этой истории. Может быть, между ними все-таки существовала некая тайная, неафишируемая договоренность?

— Нет, нет и нет.

— Исключаете такую возможность?

— Абсолютно. Они даже никогда не разговаривали на эту тему. То, что жизненные пути этих двух людей пересеклись, а их помыслы оказались настолько схожими, я могу объяснить лишь промыслом Божьим. Рябов совершенно не подозревал о том, что отец в курсе происходящего. Гелий Трофимович, по его словам, сам порой удивлялся тому, насколько удачно, беспроблемно у них с Авдониным все складывается. Он, например, не мог понять, почему, несмотря на то что местность, где проводили раскопки, была совсем не пустынной — вокруг ходили, перекликаясь, люди, — они были избавлены от нежелательных свидетелей. Место словно заколдовали: к ним никто не подходил, не тревожил. Лишь много лет спустя он узнал, что это было не просто везение. Место раскопок было оцеплено сотрудниками МВД в штатском. Которым, в свою очередь, сказали, что тут ведется поиск останков красных комиссаров, погибших в годы Гражданской войны, — железная версия.

«Как, Николай Анисимович все знал?!» — воскликнул Гелий Трофимович, когда несколько лет назад мы встретились и я сообщила ему то, что узнала от папы. В том числе о фактах, которые, как был уверен Рябов, знали только он и Авдонин. Например, то, что на месте захоронения в качестве опознавательного знака ими был посажен куст. Про этот куст отец рассказал мне в тот самый день, когда узнал об открытии. Он сообщил, где находится это место, по каким признакам его можно отыскать. После этого сказал: «Помни всегда, что Гелий с Авдониным совершили невозможное — нашли императора. Если при твоей жизни обнародовать это будет невозможно, ты должна будешь передать эту информацию своим детям». Я цитирую папу практически дословно.

— На этом история поисков завершилась?

— Нет, был еще один эпизод, который можно назвать трагикомическим. Спустя какое-то время отец со смехом говорит мне: «Наш Гелий сошел с ума! Знаешь, что он сделал? Привез череп Николая II, завернутый в газету «Правда», в Москву и хочет провести экспертизу!» Речь шла о том, что Гелий Трофимович, который сам когда-то был следователем, попросил своих бывших коллег помочь по дружбе с идентификацией двух извлеченных им из раскопа черепов. При этом довольно прозрачно намекнул, что это за кости. Этот случай, кстати, многое говорит о характере Рябова. Чистейшая, наивная, детская душа. Он совершенно не задумывался о последствиях. К счастью, папа вовремя узнал об этом. Насколько я помню, свидетелям инцидента сказали, что киносценариста не следует принимать всерьез. Что это шутка. Через год, поняв, что из затеи с экспертизой ничего не выйдет, Рябов и Авдонин вернули черепа в раскоп. Ну а дальнейшее всем известно: в 1991 году захоронение было вскрыто и началась длинная и до сих пор не законченная история признания останков.

— Каждый понимает историю и мотивы исторических фигур в меру своей испорченности, поэтому существуют, как вы, наверное, знаете, и другие версии этих событий. Приходилось читать, например, что Рябов по заданию Щелокова якобы пытался отыскать драгоценности царской семьи.

— Нет, такого бреда я еще, признаться, не слышала.

— Согласно еще одной версии, поиски шли с санкции высшего руководства: Щелоков, мол, хотел найти останки, чтобы их уничтожить.

— Ужас!

— Вполне разделяю ваши эмоции. Тем не менее в этой истории есть все-таки один момент, требующий прояснения. Как получилось, что в стране, насквозь пронизанной спецслужбами, поиски останков царской семьи и, самое главное, результат этих поисков могли оставаться незамеченными для КГБ и, соответственно, для всего советского руководства? Или знали, но смотрели сквозь пальцы?

— Нет, сквозь пальцы на такие вещи, конечно, не могли смотреть. Достаточно вспомнить о судьбе Ипатьевского дома, снесенного по настоянию Андропова. Царские останки представляли в этом смысле намного большую опасность для власти. Но по промыслу Божьему находку удалось сохранить в тайне. В силу очень узкого круга причастных к ней лиц и их высокой порядочности. Если бы «компетентные органы» узнали об открытии, судьба этих людей сложилась бы, конечно же, совершенно по-другому.

— Но ваш отец и без этого выглядел во многих отношениях белой вороной в советском руководстве. Одна его дружба с «антисоветскими элементами» чего стоит. Почему ему все это сходило с рук? Дело в особых, дружеских отношениях с Брежневым?

— Мне сложно ответить, я все-таки была очень далека от политических интриг. С Брежневым отец действительно был знаком очень давно, еще с Днепропетровска, с довоенных времен. Но какой-то особой дружбы я не припомню. Во всяком случае, домами мы с Брежневыми никогда не дружили, никто друг к другу в гости не ходил. Хотя жили в одном подъезде. Прекрасно помню, как Брежнев выходил гулять во двор. Его сопровождал один-единственный охранник. Любой мог подойти и сказать: «Здасте, Леонид Ильич!» Существовало, пожалуй, единственное ограничение: нельзя было занимать лифт, когда он требовался Брежневу. Лифтерша, помню, в таких случаях предупреждала: «Ирочка, подожди, сейчас Леонид Ильич приедет». Я стояла ждала. Но приходил Леонид Ильич и всегда говорил: «Что стоишь? Поехали!» И мы поднимались вместе — он на пятый этаж, я на седьмой.

Председатель КГБ СССР Юрий Андропов, Леонид Брежнев и Николай Щелоков.

— Но в ближний круг доверенных лиц Брежнева Николай Анисимович, безусловно, входил.

— Разумеется. Ни один глава государства не станет назначать министром внутренних дел человека, не пользующегося его доверием. Вы себе не представляете, кстати, насколько моим родителям не хотелось переезжать в Москву (в 1966 году, в момент своего назначения главой Министерства охраны общественного порядка СССР, вскоре переименованного в Министерство внутренних дел, Николай Щелоков занимал пост второго секретаря ЦК КП Молдавии. — «МК»)! Помню, мама говорила отцу: «Умоляю тебя, откажись от этой должности! Еще ни один глава МВД хорошо не заканчивал». Но он не мог отказать Брежневу. К сожалению, мамины слова оказались пророческими.

— Вашего отца сместили со его поста почти сразу же после прихода к власти Андропова, который, как известно, не питал, мягко говоря, любви к Николаю Анисимовичу. Однако об истоках их конфликта известно крайне мало. Быть может, имелась здесь и какая-то личная составляющая?

— Да, имелась. Не стану распространяться на эту тему, не хочу, чтобы лишний раз трепали имена родителей, но в действиях Андропова, безусловно, присутствовал мотив личной мести. Однако хватало и других мотивов. По большому счету речь идет о политическом, идеологическом противостоянии. Это были совершенно разные люди с диаметрально противоположными взглядами.

— Вряд ли в таком случае опала стала неожиданностью для Николая Анисимовича.

— К такой расправе, такой травле он все-таки не был готов. Его лишили воинского звания (генерал армии. — «МК»), наград, исключили из партии... Даже мы с братом подверглись преследованиям. Нас вышвырнули с работы — я тогда работала в МГИМО младшим научным сотрудником — и очень долго, в течение нескольких лет, мы не могли никуда устроиться. Чем-то, согласитесь, это напоминает 1937 год: «дети врага народа»... И при этом не было ни суда, ни даже уголовного дела. Отцу не предъявлялись никакие обвинения. Были лишь какие-то дикие, кошмарные слухи и сплетни. О конфискованных у нас «несметных богатствах», о том, что мама решила в отместку застрелить Андропова и была убита во время покушения (Светлана Владимировна Щелокова покончила с собой 19 февраля 1983 года. — «МК»)... Странно еще, что я ни за кем с парабеллумом не бегала.

— По словам Евгения Залунина, бывшего в те годы начальником дачного хозяйства МВД, за сутки до ухода Николая Анисимовича из жизни тот позвонил ему и сказал: «Евгений Сергеевич, я очень сожалею, что не поверил вам насчет Калинина». Речь идет о начальнике Хозяйственного управления МВД, осужденном в 1985 году за хищение государственных средств в особо крупных размерах. Похоже на правду?

— Да, так оно и было. Не самой хорошей чертой отца, которая, увы, передалась и мне, была очень сильная, чрезмерная доверчивость к людям. Такое, знаете, бескомпромиссное доверие. Залунин давно говорил папе о Калинине, что тот нечист на руку, занимается разного рода шахер-махером, но отец упорно отказывался в это верить. Калинин, конечно, получил по заслугам. Хотя на фоне нынешних коррупционных разоблачений тот ущерб, который ему вменили, выглядит, конечно, смешно.

— Ирина Николаевна, защищая свою честь, свое доброе имя, ваши родители достаточно жестоко поступили с вами, своими детьми. Я имею в виду, конечно же, их добровольный уход из жизни — сначала мамы, потом отца. Пытаюсь подобрать правильные слова, но, наверное, правильных слов в таком контексте не бывает. Поэтому спрошу прямо: вы поняли, вы простили их?

— Нет, они поступили с нами не жестоко. Они поступили сверхблагородно, хоть и не по-христиански. Они сделали это из великой любви к нам: считали, что таким образом спасут нас, что после их смерти от нас отстанут. Впрочем, если говорить конкретно об отце, то, откровенно говоря, у меня нет уверенности, что это было самоубийство. Мы не знаем, что там на самом деле произошло.

— Но ведь, как известно, найдена его предсмертная записка, содержащая среди прочего фразу: «С мертвых ордена не снимают».

— Да, это правда.

— Считаете, она не закрывает вопрос?

— Нет, не закрывает. Подделать почерк — не уж такая сложная задача. Существуют специалисты, способные смастерить любой рукописный текст. Кстати, эту записку сразу же изъяли, мы ее больше не видели. Мне вообще показалось очень странным, что когда мы с братом приехали на квартиру, где все случилось (Николай Анисимович ушел из жизни 13 декабря 1984 года. - «МК»), там уже находились «товарищи из КГБ». Что они там делали? Знаю, что многие люди в МВД, коллеги отца, были убеждены, что его убили. Какие у них для этого были основания, мне неизвестно, но совсем уж на пустом месте такие разговоры вряд ли бы пошли... Как говорится, нет человека — нет проблемы.

— А Николай Анисимович, считаете, представлял собой проблему?

— Конечно. Проработав столько лет во главе МВД, он знал много такого, о чем некоторые люди предпочли бы забыть. Возможно, они считали, что помимо воспоминаний у отца были документы, представлявшие для них угрозу. Говоря современным языком — компромат. Эту версию подтверждают обыски, проводившиеся у меня и у брата. Я тогда уже была замужем и жила отдельно от родителей. Для меня, конечно, это был шок. Представьте себе: вам 27 лет, вы в жизни никогда не совершали ничего противозаконного, и вдруг к вам врываются и начинают обыскивать.

А потом как-то раз выхожу из квартиры и слышу наверху какой-то шум. Поднимаюсь по лестнице на чердак, расположенный прямо над нашей квартирой, и вижу такую картину: несколько человек — все как один в одинаковых новеньких телогрейках и ондатровых шапках. Якобы сантехники, но я сразу поняла, что это за «сантехники». «Что это, — говорю, — вы тут делаете? Подслушивать меня хотите? Ничего у вас не получится, дорогие!» Быстро выхожу и закрываю дверь на ключ, который они опрометчиво оставили снаружи. А дверь металлическая. Правда, где-то через час сжалилась и открыла. В общем, некую моральную сатисфакцию я все-таки получила. Ну и как вы думаете: что у меня могли искать, зачем устроили прослушку?

— Может быть, это было, что называется, психологическое давление?

— Нет-нет, давление тут ни при чем. Обыск был совсем не показной. Перетрясли буквально все, проверили каждую бумажку, пролистали каждую книжку. А библиотека у нас большая. Ничего, естественно, не нашли, кроме одного романа Солженицына. Но искали, понятно, не «антисоветскую» литературу и не мифические богатства. Искали некий документ.

— Какой именно? И что за информацию он содержал?

— Точно ответить на это мог бы лишь отец. Он, конечно же, знал, что именно ищут. Но унес с собой эту тайну.

— Документа так и не нашли?

— Этого я не могу сказать.

— Но вы ведь наверняка догадываетесь, что это за документ.

— Догадываюсь.

— Если я правильно понимаю, речь идет о материалах, изобличающих кого-то из представителей тогдашнего советского руководства?

— Совершенно верно.

— Андропова?

— Нет, не Андропова. Да, я знаю, кто этот человек, но сказать, простите, не могу. Это была борьба за власть. Очень жестокая борьба.

— Готовясь к нашей беседе, я с некоторым удивлением обнаружил, что указы Президиума Верховного Совета СССР о лишении вашего отца воинского звания и государственных наград до сих пор остаются в силе. У вас та же информация?

— Да. Насколько мне известно, никто ничего не отменял.

— Это, конечно, не судебный вердикт, но тоже своего рода акт репрессии. У вас не возникало мысли поднять вопрос о реабилитации, о пересмотре и отмене этих решений?

— Нет-нет, ничего такого я никогда не делала и делать не собираюсь. Мое глубокое убеждение — это бессмысленно. История всегда сама все расставляет по своим местам. Вспомните судьбу императора и его семьи: оболгали так, что дальше некуда, но правда в итоге все равно восторжествовала. Рано или поздно, уверена, то же произойдет и с именем отца. Любимым его выражением было: «Пока есть власть, нужно помогать людям». Конечно, горько сознавать, что большинство из тех, кому помог папа, отвернулись от нас сразу, как только он эту власть потерял. Никогда не забуду, как человек, которому отец спас жизнь в буквальном смысле слова и к которому я обратилась за помощью, когда были осквернены могилы родителей, процедил сквозь зубы: «Никогда мне больше не звони». И бросил трубку. Но я верующий, воцерковленный человек и поэтому спокойна: в конечном счете все получают по своим заслугам, без воздаяния не остается никто. Как говорила святая Матрона Московская, «каждая овечка будет подвешена за свой хвостик».