Робер Лепаж на Чехов-фесте сообщил всем свой номер телефона

Если кто-то теперь захочет позвонить великому канадскому режиссеру Роберу Лепажу, может совершенно спокойно это сделать. Потому что свой номер он озвучивает в спектакле «887», который привез на Чеховский фестиваль. А заодно и адрес.Этот гений из Квебека не похож на гения. Лепаж — это минус многозначительность, высокомерие, снобизм. Он не баловень судьбы. И сам, не чинясь (мол, не моя работа), выходит на авансцену и просит зрителей, до отказа забивших зал Театра Наций (а на ступеньках спрашивают лишний билетик), «выключить мобильные телефоны». Это только наивный человек подумает: «Какой простак». Ему невдомек, что спектакль уже начался и он сам, этот простак, приглашен во Дворец памяти режиссера, актера, художника Робера Лепажа.

А тот, по обыкновению одетый в черную пару (брюки, рубашка), рассказывает бэкграунд своего спектакля: «Меня пригласили участвовать в юбилейном мероприятии в Монреале по случаю 40-летия Ночи поэзии. Предложили прочитать поэму, три страницы». Чтобы его участие не выглядело формальностью, Робер решил выучить ее наизусть — и тут все началось. Он не мог запомнить и пары строф, пришел от этого в ужас (все-таки актер по образованию, владеет техникой), обратился к бывшему сокурснику по консерватории. Пришел сокурсник… Впрочем, стоп.

Никто никуда не пришел — Лепаж на сцене совершенно один, а ощущение, будто весь Квебек тут, вся жизнь его самого как на ладони. Только он умеет так рассказывать истории, что ты не замечаешь, как из сегодняшнего дня с его мелкими проблемами переносишься в прошлое. А оно в свою очередь очень туго связывает тебя с настоящим. И не только тебя касающимся, а всего мира. Ты живешь в Москве, в России, но благодаря какой-то частной истории «887» оказываешься в Квебеке, где социально-политические процессы зеркально похожи на проблемы твоей страны.

Эта история по Лепажу высокотехнологична: бесшумно за его спиной появляется макет пятиэтажного дома с двумя рядами светящихся окошек, и сквозь них видно, как какая-то дамочка моет окна (то ли куколка, то ли такое видео), за другим окном профессор музыки играет чей-то ноктюрн. В третьем… В этом доме на улице Мюрре, 887, и родился будущий режиссер. Макет дома по фасаду и в разрезе, с прихожей и кухней в стиле хай-тек. Вот туда-то и должен прийти старый приятель, работающий на радио (были проблемы с алкоголем и наркотиками, но потом завязал), чтобы обучить хозяина технике запоминания больших и сложных текстов.

Робер разговаривает с невидимым гостем, создавая полный эффект присутствия того: шутит, предлагает тому пиво и вдруг узнаёт, что на него как знаменитую личность, прославившую Квебек в мире, на радио уже заготовлена «холодная нарезка». Что это такое? Ну это заготовка на случай смерти известного персонажа. Хозяин в шоке от такой информации, но все-таки хочется узнать, что скажут о тебе после того, как богу душу отдашь. Искушение велико.

Впрочем, интригу перебивает крутой вираж из настоящего в далекое прошлое, когда Робер был совсем маленьким, одним из четырех детей в семье таксиста, много и тяжело работавшего, чтобы содержать семью и дать детям достойное воспитание. Отец хорош, красавец с накачанными бицепсами (вот он на черно-белом снимке) на берегу озера, где трудился спасателем, а уже после рождения детей стал таксистом. Из кулисы в кулису мчится автомобиль. Макет дома по улице Мюрре разворачивается, открывая небольшую, опять же в макете, квартиру таксиста Лепажа. В семье проблема — бабушка заболела Альцгеймером, отец не хочет отдавать мать в приют, в квартире ищут место для ее кровати, поэтому брат Робера переезжает со своей постелью в гостиную, а Робер — к сестрам, что, как он говорит, «не могло не сказаться на моей дальнейшей жизни».

История бабушки, личная и очень трепетная, тут же события в Квебеке и борьба франкоговорящего населения за независимость, тут же хроника серийного убийцы-маньяка — все вместилось в спектакль с тремя числительными «887».

— Я всегда стараюсь найти равновесие между «историей» с маленькой буквы и «Историей» с большой буквы, поскольку одна отсылает к другой, — прокомментирует потом, уже после спектакля, режиссер. — Я хочу, чтобы зрители вошли в большую тему через маленькую дверь.

Эти маленькие двери невероятно работают за спиной и рядом с рассказчиком Лепажем: бесшумно вращается макет, обитатели дома 887 маленькие, но как живые. Ему достаточно потянуть «нить» одной из бытовых историй, чтобы оказаться в другой части света, в другом веке, получить о нем полнейшее представление.

Так что там с «холодной нарезкой» про Лепажа? Наконец он получает доставкой конверт с флешкой, куда бывший сокурсник и бывший алкоголик закачал его некролог. Робер вставляет флешку в ноутбук, надевает наушники, но суть «холодной нарезки» мы понимаем только по его лицу — он обескуражен содержанием и, главное, хронометражем. «Разве за 35 лет работы в театре я столько сделал, чтобы получить это на несколько секунд?» В финале состоится его выступление на сорокалетии Ночи поэзии в Монреале и страстное чтение поэмы. В нее он вложит и личный социальный протест, и боль по прошлому, и печаль по настоящему.

На поклонах к Роберу Лепажу присоединятся ровно десять техников, которые «за кадром» оживляют дом 887 по улице Мюрре.