Опасаясь способностей России вести гибридную войну, Запад упускает из вида главное

В 2013 году глава российского Генштаба генерал Валерий Герасимов опубликовал статью в не очень известном военно-политическом журнале. В этой работе Герасимов кратко обрисовал свои соображения касательно нового общегосударственного подхода к ведению боевых действий, в рамках которого граница между войной и миром становилась размытой. На Западе эта концепция приобрела известность как доктрина Герасимова.

Годом позже Москва присоединила Крым и направила «зелёных человечков» в восточную часть Украины. Это породило мнение о том, что в российской внешней политике открылась новая страница, характеризующаяся дерзким и опасным авантюризмом, который направляется идеями Герасимова. Однако подобные оценки не соответствуют истине – военным никогда не отводилась роль творцов российской или даже советской политики национальной безопасности. Напротив, они всегда выступали исполнителями.

В действительности, международная политика России следует нынешним курсом уже более двух десятилетий. Коренные сдвиги произошли вовсе не в 2013 году, когда появилась статья Герасимова. Следующий год, запомнившийся присоединением Крыма, тоже не был переломным. Всё началось задолго до нынешних событий, в 1996 году, когда Евгений Примаков, тогдашний руководитель Службы внешней разведки, был назначен министром иностранных дел.

До этой точки постсоветская Россия, в целом, старалась найти компромисс с западным порядком и встроиться в него. Однако Примаков выдвинул тезис о неприемлемости однополярного мира с США во главе. Взамен он сформулировал концепцию многополярного мира, сообща руководимого крупными державами, среди которых Россия будет занимать место игрока ключевой важности с правом голоса и вето по основным направлениям. В числе первостепенных аспектов этого замысла было обеспечение главенства России среди бывших советских республик, а также противодействие расширению НАТО.

Если смотреть с такой точки зрения, то так называемую доктрину Герасимова можно оценить как одно из практических воплощений доктрины Примакова. Подход Герасимова не является всеохватывающей философией – на самом деле это оперативная концепция, разработанная в соответствии с теми стратегическими условиями, в которых сегодня находится Россия.

Чрезмерное внимание Запада к доктрине Герасимова и российской гибридной войне выводит из поля зрения значение военной мощи страны для её внешнеполитического курса и политики национальной безопасности. Из-за этого может показаться, что гибридная тактика существует сама по себе, обособленно от военных возможностей, однако в действительности опорой для гибридной войны является жёсткая сила. Когда непосредственные боевые действия выглядят чересчур рискованными или затратными, гибридная тактика может пойти в ход, но за ней всегда маячит российский военный потенциал.

Если говорить об Украине, то российские операции в неподконтрольной Киеву зоне были оценены Западом в качестве нового способа ведения войны. Однако решающим фактором, в конце концов, оказалась традиционная жёсткая сила.

В ходе конфликта с Грузией, случившегося в 2008 году, проявились серьёзные изъяны российской армии, в результате чего последовали масштабные реформы. В итоге, российские вооружённые силы радикально изменились, став компактнее, подвижнее и получив в своё распоряжение более совершенные средства. В полном соответствии с доктриной Примакова, они были сориентированы на утверждение и оборону так называемой сферы влияния страны. Военные сыграли определяющую роль в присоединении Крыма и операций на востоке Украины. Жёсткая сила и сегодня помогает Кремлю держать Киев под давлением.

Не менее важное значение для поддержки российской внешней политики играет ядерный потенциал страны. Именно ядерное оружие выступает главным залогом независимости и суверенитета России и краеугольным камнем представлений Москвы о национальной безопасности. Тем не менее, Россия ни разу не прибегла к «ядерной дубинке» для проведения неоправданно рискованного международного курса. Скорее, ядерный потенциал страны служит для того, чтобы предостеречь другие державы (те же США) от попыток подобных действий против России.

Таким образом, глубоко ошибочным является широко распространённое мнение о России и её армии как о какой-то бездумно действующей авантюристичной силе. Напротив, события последних двух десятилетий говорят о том, что Кремль следует доктрине Примакова, соблюдая осторожность и избегая чрезмерных рисков.

К примеру, в 2003 году Россия возражала против вторжения в Ирак возглавляемых США сил. Однако в тот момент Москва не стала оказывать активного противодействия, поскольку не обладала необходимым экономическим и военным потенциалом, а также уверенностью в своих силах. Исходя из этого, российские власти предпочли гибридную войну ограниченных масштабов – обмен разведывательной информацией с иракским режимом и разворачивание информационной кампании для сколачивания сопротивления на международном уровне. Сообщалось также про обеспечение иракских военных техникой.

Конфликт с Грузией 2008 года был для Москвы не слишком рискованной операцией с высокой отдачей. В преддверии боевых действий Россия прибегала к кибератакам и дезинформации, а также задействовала марионеток. Но именно жёсткая сила восстановила главенствующее положение России на постсоветском пространстве. Стало ясно, что Кремль готов воевать для решения этой задачи.

Если говорить о Европе, то с 2014 года военная стратегия России отражает представление о том, что противостояние с Западом снова стало нормой. Москва провела целый ряд мероприятий, которые основываются исключительно на жёсткой силе. В частности, сюда относятся разворачивание в Калининграде комплексов «Искандер», способных нанести ядерный удар; активное проведение военных учений; преследование самолётов НАТО над Балтийским и Чёрным морями, а также нарушение воздушного пространства прибалтийских стран.

Многие представители западных стран оценивают подобные действия как нечто безрассудное и авантюристичное. Тем не менее, все эти манёвры хорошо продуманы и отражают испытываемое Россией чувство собственной уязвимости, которая таким образом стремится продемонстрировать свою военную силу, разрушить уверенность в гарантиях, установленных пятой статьёй Устава НАТО, и деморализовать западную общественность.

Если говорить об альянсе, то здесь Россия вполне реалистично оценивает ограниченность своих возможностей и старается сгладить преимущества НАТО в численности, финансировании и технологиях. Без опоры на жёсткую силу гибридная стратегия Москвы в Европе оказалась бы и близко не столь эффективной.

Вмешательство России в сирийский конфликт также стало следствием тщательной оценки рисков, а не каких-то бездумных амбиций. В данной ситуации полученный Москвой выигрыш намного превысил возможные опасности. Западные аналитики строили прогнозы о перенапряжении российских сил, однако в этой первой серьёзной операции за пределами ближайшего окружения Москва достигла впечатляющих результатов, оказав сопротивление Вашингтону и подтвердив свои позиции ведущей державы. Это был наглядный показ практического воплощения доктрины Примакова.

Таким образом, несмотря на гвалт и суету вокруг возможностей Москвы вести гибридную войну, следует согласиться с тем, что подобная тактика является не символом новой внешнеполитической доктрины, а развитием концепции Примакова по поводу роли России в мире. В настоящее время нет оснований полагать, что Кремль руководствуется какими-то более агрессивными амбициями.

В этом контексте политика России в Венесуэле, Центральноафриканской Республике и Ливии свидетельствует, скорее, об умении пользоваться представившимся случаем, а не о нахлынувшем авантюризме. На сегодняшний день связанные с этими регионами риски производят впечатление умеренных и поддающихся оценке, хотя отдачи от них Россия пока не получила.

Таким образом, вместо того, чтобы паниковать по поводу вездесущего российского присутствия, западные эксперты должны постараться как можно точнее оценить планы России, её возможности и готовность пойти на риск.

Источник