Нейрохирург из Башкирии: «Зарплаты хватало, чтобы поесть и доехать до работы»

Как живут и работают врачи в больницах Республики Башкортостан? Что помогает и мешает в их нелёгком труде по спасению человеческих жизней? Сегодня о недостатках и достоинствах российской медицины мы беседуем с заведующим нейрохирургическим отделением № 2 ГБУЗ РБ клинической больницы № 1 Стерлитамака Эдгаром Альмеровичем Хадыевым. Он ежедневно проводит несколько операций под микроскопом на головном и спинном мозге. Удаляет опухоли, галиобластомы на головном мозге, занимается дегенеративными заболеваниями позвоночника.

— Я окончил лечебный факультет БГМУ, работал три года врачом-хирургом в поликлинике Уфимского района, — рассказывает Эдгар Альмерович. — Но поскольку я всегда хотел оперировать, буквально грезил операционной, то после этого решил поступить в ординатуру для получения более узкой специализации.

— Почему именно нейрохирургия? Это же очень сложная область.

— В тот момент, когда я собирался поступать в клиническую ординатуру, мест по хирургии не было. И мне предложили нейрохирургию. Так, волею судьбы, я стал нейрохирургом. Раньше я думал, что не осилю эту сложную дисциплину, что это не по мне, что я не способен. Но всё получилось.

— Следите ли вы за современными мировыми трендами в медицине?

— Конечно. Это достаточно легко. Сейчас есть интернет, есть сообщества нейрохирургов, которые охотно принимают в свои ряды и бесплатно делятся знаниями. Платить приходится, если ездишь на мастер-классы. Но там есть возможность увидеть своими глазами все тонкости выполнения различных интраоперационных приёмов. В первые годы большая часть моей зарплаты уходила именно на обучение — каждые два-три месяца были обучения и стажировки.

— А какая зарплата у практикующего нейрохирурга?

— После ординатуры я работал врачом-дежурантом здесь же, в стерлитамакской больнице. И получал семь тысяч рублей. Этих денег мне хватало на питание и на дорогу, поскольку своего жилья в Стерлитамаке у меня нет, и живём мы в деревне в 45 километрах от города. Сейчас, после внедрения в 2009-2012 годах сосудистых программ, средняя заработная плата у врачей и у среднего медицинского персонала существенно увеличилась. Если работать в день, то у хирурга она составляет порядка 20-30 тысяч рублей. Если брать дополнительно дежурства, то можно получить до 50 тысяч рублей. Если больница имеет первую категорию и квоты на выполнение высокотехнологичной помощи, то с каждой операции, которую хирург производит, он получает дополнительные денежные средства. Это еще около половины зарплаты. Но месяц на месяц не приходится, всё зависит от количества операций и от других факторов.

— Как часто вы оперируете?

— В день у нас проводится две-три микрохирургические операции. Мы бы оперировали больше — оснащенность отделения и количество хирургов позволяет это делать, но у нас лишь одна операционная и катастрофическая нехватка анестезиологов-реаниматологов. К сожалению, у нас недостаточное целевое обучение на эту специальность. И вообще в БГМУ очень маленький целевой набор — всего пять-семь процентов от общего количества. Я считаю, что это упущение. Студент мог бы обучаться непосредственно по той специальности, которая востребована в больницах, и был бы подготовлен для того учреждения, в котором он будет работать.

Есть ещё один момент, который мешает хирургам заниматься непосредственно операциями. Это бумажная работа. Она занимает около 50 процентов рабочего времени. Эта нагрузка номенклатурного характера, которую может выполнять любой человек, не имеющий высшего медицинского образования, теперь возложена на врача. В результате врач меньше времени уделяет пациентам. А ведь дооформлением истории болезни, распечаткой документов может заниматься секретарь. Однако регламентирующие документы, действующие сейчас, не позволяют ввести эту штатную единицу в отделение. К тому же, принимать пациентов и оформлять первичную медицинскую документацию могут средний медперсонал или фельдшер, но по нормативам этим должен заниматься врач. Если пересмотреть эти нормативы, то у врачей высвободилось бы много времени и это позволило бы оптимизировать медицинскую помощь. Ведь, например, терапевт должен заниматься больными, а не бумагами, а хирург должен оперировать.

— Сколько операций вы проводите в год? И каких?

— В год я провожу 150-200 операций, из них около 120 — это микрохирургические операции на головном и спинном мозге. Сфера моих интересов — это сосудистые патологии головного мозга, новообразования головного мозга и дегенеративные заболевания позвоночника. И за годы практики я пришёл к выводу, что никакой хирург не может человеку дать больше, чем было ему дано при рождении. Хирург может только приспособить человека к каким-то изменениям. В основном хирургия — это минус. Есть опухоль или воспалённый орган — нужно убрать, есть аневризма — нужно заклипировать. И только в тех случаях, когда нужно собрать человека после травмы или протезировать какой-то орган, хирургия действует в плюс. Если есть дефект черепа, можно поставить титановую пластину или сделать 3-реконструкцию кости черепа. Бывает протезирование клапанов сердца, стентирование отделов сосудов — это тоже плюс. В плюс работать всегда приятнее.

— Расскажите подробнее о 3D-реконструкции.

— Мы сделали уже три операции с применением 3D-реконструкции. При дефекте черепа мы, используя компьютерную программу, моделируем ту часть черепа, которую нужно будет отливать из костного цемента — протакрила.

Раньше мы хранили собственные кости черепа пациента. В период острой травмы или острого геморрагического инсульта происходит декомпрессия, головной мозг изменяет свой объем, и мы даём дополнительное пространство для отёка мозга, вырезая часть кости черепа. Потому что иначе мозг сдавливается, сосудистый кровоток перекрывается, а это ведёт к вторичной ишемии и отёку. Забранную часть кости мы консервируем либо подкожной клетчаткой, либо в растворе формалина. Если можно поставить её обратно в небольшие сроки, до месяца, то кость снова прорастает сосудами и восстанавливается.

Но сейчас мы от этого отходим, потому что долго лежать кость не может — со временем костные фрагменты дисплазируются и рассасываются. В результате теряются её опорные функции. Протакрил в этом отношении надёжнее.

— Вы проводите операции по удалению опухолей на головном мозге. Много ли пациентов после этих операций возвращаются к активной жизни?

— Здесь надо провести четкую границу. После удаления доброкачественных опухолей, которые в нейроонкологии составляют около 30 процентов, как правило, все пациенты восстанавливаются и живут своей жизнью. Качество жизни у них не страдает, все пациенты социально реабилитированы.

Что же касается злокачественных образований, то здесь всё очень плачевно, и больших результатов в России нет. Даже при применении всех технологий, которые есть на сегодняшний день, средняя продолжительность жизни заболевшего составляет около 48 месяцев от начала заболевания. Происходит системный иммунный сбой — иммуннокомпетентные клетки, которые должны распознавать и уничтожать чужеродную ткань, не справляются, не видят её, и она начинает расти. Перемещаются эти клетки в периваскулярном пространстве, возле сосудов и в сосудах и разносятся током крови по организму. Когда удаляешь очаг опухоли, видно, что цепочка этих клеток тянется, уходя в сосуд. Вытягиваешь их, сколько можно, но в какой-то момент цепочка рвется, и дальше уже не добраться. Головной мозг — это не брюшная полость, где кишки можно отодвинуть и что-то ещё убрать. Внутри головного мозга вся ткань функционально значима. И любое неосторожное обращение с этой тканью приводит к её разрушению. Более того, если рядом сосуд, и мы повредили этот сосуд, то мы становимся причиной ишемии участка, который кровоснабжался этим сосудом, и увеличиваем опасность кровоизлияния.

— Приходят ли к вам благодарные пациенты из тех, кто восстановился после операции и вернулся к активной жизни?

— Двери открыты всем пациентам, которые приезжают нас навестить. Но, как правило, те пациенты, у которых всё хорошо, не приходят. Поэтому у нас есть регистр, по которому мы вызываем прооперированных пациентов и стараемся держать их в поле зрения, следить за их судьбой. Интересно, что некоторые пациенты, которые после операции оставили трость, начали ходить, приходят и говорят: «А как же инвалидность? Можно инвалидность оформить?» Я им отвечаю: «Так мы же для того и делали операцию, чтобы вы не были инвалидом, чтобы могли работать, творить, созидать, приносить обществу пользу». И хочется добавить, что те, кто какими-то окольными путями всё-таки оформляет себе инвалидность, как правило, действительно становятся инвалидами. Так что лучше этого не хотеть.

— У многих врачей с возрастом происходит профессиональное выгорание, некоторое очерствение, они стараются отстраниться от проблем пациента. У вас этих чувств еще нет?

— Я считаю, что нейрохирургия — это не работа, а образ жизни. Ты либо живёшь ею, либо не живёшь. Если не живёшь, то нужно уходить из профессии, если живёшь, то нужно полностью отдаваться ей, быть в ладу с самим собой, стараться, чтобы мысли и действия совпадали. Тогда эмоционального выгорания не будет.

— Есть фантастические книги, в которых людям пришивают отрезанные головы, и они приживаются, причем довольно быстро, и люди снова могут жить полноценной жизнью. Будет ли медицина выполнять операции по восстановлению организма после травм позвоночника, когда нервные импульсы из мозга не доходят до конечностей, и они парализуются?

— Сейчас производятся исследования в реиннервации спинного мозга. Открытий в этой области ждут очень многие пациенты-колясочники, обездвиженные в результате травмы или заболевания спинного мозга. В России даже есть добровольный донор — молодой человек, так называемый «хрустальный мальчик», который готов пойти на операцию по обретению нового тела. Пришить голову одного пациента к телу другого планирует итальянский нейрохирург. Пока это только в разработках. Но, я думаю, что со временем это будет возможно. Сейчас пока никто ничего существенного в этой области не сделал. Такое открытие — это Нобелевская премия, и если бы прорыв произошёл, то все знали бы уже об этом и уже делали бы что-то подобное. Я думаю, что в скором времени будут созданы экзо-скелеты, которые будут управлять конечностями, утратившими свои функции.

— Специалисты говорят, что люди используют возможности своего мозга не более чем на три-пять процентов. Где остальные 95 процентов? Почему мы не пользуемся ими?

— Компьютер мы тоже не используем на 100 процентов. Потому что это не нужно. И огромные возможности мозга, видимо, человеку пока не нужны. Во-первых, мозг не хочет перенапрягаться. Во-вторых, чтобы требовать от него чего-то, его нужно лучше кормить — давать ему больше кислорода и глюкозы. Однако, если от имеющегося запаса кислорода и глюкозы больше давать мозгу, то остальным органам, например, сердцу, будет оставаться непозволительно мало. И тогда другие органы будут отказывать. Я считаю, что большой потенциал заложен в мозге на крайний случай, когда нужно принимать быстрые, серьезные решения в стрессовой ситуации. А если мы будем использовать мозг постоянно хотя бы на 20 процентов, то наша жизнь будет очень короткой, потому что ресурс очень быстро выработается.

Источник