Какой будет политика Запада в отношении России после выборов в США

В начале 2018 года Европейский Совет по международным отношениям организовал в Вашингтоне дискуссию по России с намерением сравнить европейские и американские взгляды на эту страну и выяснить, существует ли трансатлантический раскол в западных подходах. И раскол действительно был обнаружен, но вовсе не трансатлантический. На самом деле он проходит между участниками, как европейскими, так и американскими, которые считают, что Россию нужно заставить принять мировой порядок, основанный на правилах, и другими, которые задавали вполне обоснованный вопрос: «Какой порядок? Где вы его видите?»

В случае победы Джо Байдена на президентских выборах в США, этот раскол станет еще более заметным и приобретет дополнительную важность. Его победа почти наверняка приведет к возобновлению попыток активизировать трансатлантическое сотрудничество по нескольким направлениям, включая отношения с Россией, а возможно, начиная именно с них. Немного трансатлантического единства и сотрудничества никогда не повредит, но главное – каким видением будет руководствоваться это сотрудничество.

Любая новая трансатлантическая политика в отношении России должна основываться на новых реалиях. Попытки воссоздать прошлое – вернуть международный порядок начала девяностых, или даже 2010 года – с большой вероятностью не только потерпят неудачу, но и окажутся контрпродуктивными. В нынешнем хаотичном мире, где новый порядок еще не сформировался, нужно действовать очень осторожно, не пытаться любой ценой ослабить конкурента, и при этом спокойно и вдумчиво работать над контурами будущего.

Трудность выработки эффективного подхода к России отразилась в политике Европейского Союза. На сегодняшний день в Европе имеются три конкурирующие теории о том, какими должны быть отношения с Россией, однако все они остаются неэффективными из-за отсутствия мирового порядка, который мог бы придать им структуру.

Первая – назовем ее «литовской теорией» (чтобы отразить недавнюю активность Вильнюса в отношении Беларуси), хотя ее разделяют многие в Восточной Европе, состоит в удвоении «морального превосходства». Основанная на концепции «конца истории» 1990-х годов, эта стратегия предусматривает давление на Россию путем жесткой критики. Она подчеркивает обязательность предварительных условий, рассматривает диалог как награду для Москвы и прибегает к символичным актам, таким как публичное выражение солидарности с продемократическими силами и, разумеется, тщательно подготовленные выступления.

С ней соперничает французская теория, воплотившаяся в попытках президента Эммануэля Макрона наладить диалог с Россией. Она уходит корнями в классическое балансирование интересов в духе политического прагматизма. Суть этой теории в том, что для того, чтобы не оказаться зажатой между Соединенными Штатами и Китаем, Европа должна пойти на какое-то сближение с Россией, невзирая на принципиальные различия и сомнительную репутацию Москвы с точки зрения демократии. В повседневной политике эта точка зрения выражается в попытках сблизить позицию России с европейской, а иногда просто с французской.

И, наконец, есть немецкая теория, основанная на научной концепции «либеральной взаимозависимости» и подтвержденная опытом объединения Германии. Она исходит из того, что сотрудничество и диалог способствуют устранению различий и ведут к нормативной конвергенции. Этой германской теории был нанесен серьезный удар в 2011 году, когда возвращение Владимира Путина на президентский пост показало, что нормативной конвергенции не произошло. А в 2014 году она потерпела почти полный крах после вмешательства России в украинский конфликт. Несмотря на это, вплоть до прошлого лета Германия искала направления, по которым она могла бы сотрудничать с Россией, в надежде, что сохранение открытых каналов коммуникации будет иметь позитивные последствия и поможет сделать мир более безопасным местом.

Ни один из упомянутых подходов не сработал. Это объясняется тем, что в нынешнем стремительно меняющемся мире Москва рассматривает их все как мимолетные теоретические конструкты, в которые нет смысла инвестировать, не говоря о том, чтобы реализовывать. Российские лидеры отвергают литовскую теорию как фантазию, основанную на былых мечтах: Москва не верит в нормативную базу, которая ее формирует, а если бы и верила, боролась бы против нее.

Французская теория никуда не годится, потому что Москва не понимает, от чьего имени говорит Макрон: от себя лично, от имени Франции или от имени всей Европы. В Кремле считают его идеи нереалистичными и продиктованными внутренними политическими интересами. И, в любом случае, Россия не имеет никаких намерений ограничивать свою свободу действия, преждевременно переходя на сторону Европы, особенно учитывая тот факт, что пока неизвестно, станет ли Евросоюз политическим субъектом, с которым следует считаться, да и вообще, останется ли он единым.

Тем же скептицизмом России по поводу Европы можно объяснить и печальную судьбу германской теории. Москва в последнее время накопила столько споров с Берлином, что это может стоить ей лучшего европейского друга.

Результат выборов в США повлияет на относительное положение этих теорий. Победа Байдена могла бы придать стимул литовской теории, поставить французскую теорию в положение обороняющейся, и, в зависимости от конкретных обстоятельств, придать новую энергию попыткам Германии создать точки соприкосновения в отношениях между Западом и Россией (не путать с политикой умиротворения – это совсем иное).

Сторонники каждой из теорий будут стремиться укрепить ее, координируя свои действия с администрацией Байдена, и они захотят помочь новому президенту достичь успеха с помощью именно их подхода (который будет отличаться от политики Трампа). Но даже в этом случае, Москва, скорее всего, отнесется к таким усилиям с неохотой.

Это вовсе не значит, что России все равно, кто победит на выборах в США. Москва не возлагает особых надежд ни на одного из президентов, но результат, тем не менее, окажет влияние на представление России о том, в каком направлении движется мир. Второй срок Трампа подтвердил бы то, что, по мнению многих экспертов по России, всегда было мировоззрением Путина: «на инстинктивном уровне, он националист, сторонник односторонних действий и транзакционных отношений с партнерами». С его точки зрения, именно так устроен мир, и он хочет доказать Западу, что всегда был прав».

Победа Байдена не соответствовала бы этой точке зрения. Она продемонстрировала бы Кремлю, что нормативные идеи, лежащие в основе западной политики, не мертвы, что они способны вернуться и даже адаптироваться к новым реалиям. Разумеется, такая адаптация неизбежно столкнется с трудностями и потребует времени. Таким образом, в любом случае Москва будет продолжать рассматривать политику США как нечто временное, как часть этапа, который нужно переждать и посмотреть, что за ним последует. Москва видела бы в Дональде Трампе разрушителя либеральной системы и приветствовала бы это, но не воспринимала бы его как архитектора новой системы, с которой могла бы взаимодействовать. А президентство Байдена в Кремле неизбежно сочтут последним вздохом либерального консенсуса.

Чем больше Байден будет настаивать на возобновлении политики Обамы, не говоря уж о политике Клинтона, тем вероятнее, что Москва будет воспринимать его действия как агонию умирающего порядка. И наоборот, чем более отчетливо Байден признает, что мир изменился, и западная политика также нуждается в пересмотре, тем серьезнее Москва будет воспринимать его как фигуру, способную влиять на будущее.

Задача Запада состоит в том, чтобы найти пути формирования мира – в том числе и влияния на Россию, в условиях, когда период «однополярности» девяностых годов ушел в историю, и даже 500 лет относительной гегемонии Запада, также, возможно, приближаются к концу. Эта задача требует сдержанности, осторожности и ясного мышления. Политика, диктуемая эмоциями, и поспешные решения здесь не подходят.

Попытки насильственного воссоздания вчерашнего мирового порядка наверняка приведут к его окончательной дискредитации, а попытки построить что-то новое принудительным путем и преждевременно, будут мертворожденными. Плодотворная политика требует понимания того, что для формирования мирового порядка Запад должен начать с себя. На это потребуется время, но такой подход может сработать.

Источник