Долгое эхо

Малая родина Пелагеи Жуковой была оккупирована практически с первых дней войны. Псковщина – самая западная территория России после Калининграда. С незапамятных времен эта земля не раз становилась центром масштабных баталий. Фашисты вошли в Псков уже 9 июля 1941 года. Началась оккупация, которая длилась до 23 июля 1944 года.

Псковщина входила в оккупационную зону рейхскомиссариата «Остланд». Немцы установили свой «новый порядок» («Die Neu Ordnung») и псковитяне в полной мере ощутили, что это значит. «Цивилизованная раса» учила жить русских «варваров» огнем, мечом, насилием, убийствами с невероятным садизмом.

Начало войны и оккупации Пелагея Жукова не помнит – ей было всего два года. Не помнит она и то, как уходил на фронт отец. Первые воспоминания обрывочные, но яркие: окопы, землянка, кустарники, в которых они прятались вместе с мамой. Зачем и от кого – ребенку было непонятно, но испытываемое ею чувство страха было особо остро.

Папу увезли
Страх испытывало не только мирное население, – сами гитлеровцы на захваченной земле чувствовали себя весьма неуверенно. Дело в том, что с первых дней оккупации на Псковщине началось партизанское движение. Партизанские отряды образовывались из истребительных батальонов, местного населения и нередко пополнялись воинами, оказавшимися в тылу вражеских войск или вышедшими из окружения.
Именно такая история приключилась с бойцом Красной Армии Егором Лавриненко, отцом Пелагеи Егоровны.
- Я маленькая была, но помню, как папа появился. Он воевал под Ржевом, попал в окружение и в одиночку – болотами, лесами – пришел домой. Под видом того, что он якобы работает на оккупантов, папа передавал сведения партизанам, - вспоминает женщина.
Псковская земля горела под ногами фашистов, «народные мстители» не давали врагу расслабиться ни на миг: они уничтожали железные дороги, по которым немцы доставляли эшелоны с вооружением и продуктами, взрывали высоковольтные линии и даже отравляли в глубоком тылу врага водопроводы или колодцы. Страх гитлеровцев перед партизанами был велик, они мерещились им буквально под каждым кустом. Именно поэтому в селе Барском они вырубили все деревья и кустарники.
Осенью 1943-го немцы арестовали и увезли в неизвестном направлении отца Пелагеи Жуковой.
- Что тогда случилось, мы не знаем: то ли он сам попался, то ли его кто-то выдал. Мы даже не знали, жив он или нет. Мне уже было лет пять, и я хорошо помню, как за ним пришли. Я часто вспоминаю арест отца и каждый раз прихожу к мысли, что его предали.

Соседи Бронштейны

Жила в селе Барском в те годы немецкая семья, которая хлебом-солью встретила первую колонну фашистских мотоциклистов и стала активно сотрудничать с новой властью.
- Я очень хорошо помню эту семью Бронштейн, потому что они жили и работали до 44-го года в Барском. Кстати, их сад фашисты не тронули, - продолжает Пелагея Егоровна. - Отец и сын Бронштейнов сразу ушли служить немцам, дочь 16 лет и мать работали переводчицами в комендатуре. Причем мать нередко участвовала в расстрелах, а позже даже командовала ими. Когда забрали папу, нашу семью приговорили к расстрелу. Я помню, как мы стояли у края ямы, где до этого немцы уже расстреляли нескольких человек, якобы партизан. Помню, как клацали затворы автоматов, помню эти закатанные рукава автоматчиков… Мы, малыши, жмемся к маме, плачем. Младшему братишке Олегу всего два года, а старшей сестре – 13. Она-то все понимала, плакала молча, а мы, несмышленыши, орали в голос. Не знаю, что в душе этой переводчицы перевернулось, но в последний момент она что-то прокричала на немецком, и нас оттолкнули от ямы.

Другие слезы

Пелагея Егоровна до сих пор задается вопросом: почему немка-односельчанка так поступила, рискуя собственной жизнью и жизнью своих близких.
- Думаю, что если бы отца арестовали в 42-м, нас бы расстреляли, но в 43-м произошел перелом в ходе войны: Сталинградская битва, Курская дуга. Настрой у немцев уже был не такой победный, как в начале войны. В общем, как бы то ни было, она сохранила нам жизнь…
Но жизнь в оккупации была полна лишений и тягот: голод, холод, вечный страх расправы. Семья, лишенная дома, ютилась в землянке с сырым холодным земляным полом. Зимой на столе большой радостью была мерзлая картошка, с наступлением весны появлялась возможность разнообразить рацион.
- Мы, ребятня, выщипывали в округе всю траву: крапиву, лебеду, щавель, черемшу. Сажали огородик, в основном картошку. Помню, мама вырезала из картошки глазки и это высаживала. И, знаете, картошка уродилась – правда, мелкая такая. Летом кормил лес – грибы, ягоды.
А потом был август 1944-го, когда гитлеровцы в одночасье покинули Барское. Вместе с ними в неимоверной спешке бросились в бега те, кто верно служил новой власти, кто предавал своих вчерашних соседей. Исчезли из Барского и дети Бронштейнов, оставив о себе страшную память. Глава семейства и мать не успели уйти, а может, и не захотели, кто знает? Их расстреляли красноармейцы на виду всего села.
Весть о победе прилетела в Барское ясным погожим майским днем. Сельчане выбегали из домов, землянок, бараков и, не сговариваясь, собирались в центре Барского. Все смешалось в эту минуту: восторженные крики прерывались горькими слезами, песни – безудержными рыданиями, нескончаемые объятия – танцами. И лишь беспечная детвора, вставшая на ножки в годы оккупации, цеплялась за подолы плачущих матерей и ревела от страха, не понимая, что происходит. Они знали в своей короткой жизни только одно: если мама плачет – значит, беда.

Лишь бы не было войны

Отец Пелагеи вернулся 1945-м, после Победы. И лишь тогда семья узнала, что все эти годы глава семейства был узником лагеря смерти Освенцим. По различным подсчетам там погибли от 1 до 4 млн человек. Узники лагеря уничтожались в крематориях, гибли из-за нечеловеческих условий труда, голода, холода, жестоких наказаний, эпидемий и бесчеловечных медицинских экспериментов. 27 января 1945 года советские солдаты смогли взломать ворота лагеря. Заключенные разбежались в разные стороны. Егор Лавриненко был среди тех, кто решил самостоятельно пробраться домой. И судьба благоволила ему.
- На него было страшно смотреть, это был ходячий скелет – кожа и кости, - вспоминает Пелагея Егоровна. – После войны мы переехали в соседний район, родители работали в колхозе. Отец скотником, мать - дояркой. Я в свои семь лет вообще могла все: пасти и запрягать лошадь, полоть огород, косить сено. Жизнь была несладкой, но не было войны!
Страшное наследие войны на протяжении многих лет отзывалось трагическим эхом.
- У нас не было игрушек, мы играли на окраинах села в разбитых танках, пушках, самолетах. А сколько патронов, снарядов, оружия находили – не счесть! Помню, однажды мальчишки нашли снаряд и забросили его в костер. Рвануло так, что на месте костра образовалась воронка. А я была на краю села и видела, как в воздух полетели ноги, руки, комья земли… Я смотрела на это, как во сне, не понимая, что происходит. Страх пришел потом…
Наверное, этот страх живет подспудно в душах детей военной поры и сегодня. И чем дальше в прошлое уходит эта страшная война, тем ярче и объемней воспоминания. Может, поэтому до сих пор в глубинной памяти народной пульсирует фраза-заклинание, фраза-молитва, фраза-оберег: лишь бы не было войны…

Источник