Распутин — русский Мефистофель?

Андрей Яхонтов работает над историческим полотном, которое охватит весь XX век.Царица, всплакнув, сказала, что отбывает вслед за курфюрстной шайкой, упаковала помеченные свастикой чемоданы. Распутин ее удержал: «Русский народ прогонит бироновских последышей Фредериксов и Бенкендорфов и поставит над собой исторгнутых из своей гущи любезных ему единокровных с ним правителей. Эти правители замудохают его дальше некуда, покажут кузькину мать, отобьют на нем чечетку, дадут дрозда! Народ-разиня осознает отличие мягчайшей ущербности Николая Александровича Романова от ежовых пыточных рукавиц Ежова и свинцово-стального диктата Сталина, но русский этнос, разливанная со всем согласная податливость, так устроен, что ищет и находит оправдание любой тирании и разлюли-малине, альтернативой репрессиям станет всепопустительство: землю забросят пахать, урожай — собирать, руководители лодырничающей империи примутся в своих кабинетах знай себе стучать в домино и навешивать на свои модного покроя пиджаки «Золотые Звезды» героев социалистического доминошного труда, превыше всего будет цениться умение выпить, закусить и сыграть на гармони (вместо урегулирования государственных дел), последним вождем, охальником, многоженцем, выпивохой — сделается мой земляк, не прочитавший по складам ни единой книжки, Константин Устинович Черненко, его коротким, меньше года, правлением завершится эпоха ликующего своеволия трудящихся, и на трон вернется клика богатеев. Чтоб народ имел возможность сравнить плоть от плоти своих, нутряных правителей-недотеп-самодуров с подобными тебе, матушка, спасительницами, ты, царица, должна остаться в благословенно дикой державе и претерпеть наитрагичнейший поворот судьбы! Портреты твои станут иконами!»
Царица послушалась старца и не покинула Петербург.
Удивительной властью обладал над ней (и над сколькими еще людьми) полуграмотный крестьянин, похожий на измызганного обрусевшего Мефистофеля! Поначалу Виссарион Петрович зажимал нос при виде спутанной бороды, чурался воняющих сажей сапог, заскорузлых рук и скрюченных пальцев с траурной чернотой под длиннющими ногтями. Но пророк не обязан ослеплять красотой и белизной одежд, его миссия безрассудно-нерассуждающа, пугающа, голгофна: даже лучшим из лучших есть что скрывать и чего стыдиться; глашатай, бередящий подколодные тайны (в отличие от расточающих елей, сулящих короба приятностей кудесников), гоним, порицаем, ненавидим. Обнажая темное, не стяжаешь благодарение!
«Я не ясновидящий, а насквозь видящий, — признавался Распутин регенту. — Избегающие меня и льнущие ко мне не дождутся потворства, ни на иоту не подслащу фарисеям освинения во грехе!»
Человек — или посланец свыше? — не втирушничал, не лукавил (а чего проще?) — неусыпный поборник и отстаиватель божьих требований прозревал грядущее — во всей его многотрудности: малейшее отклонение от истины повлечет искажение первоначального божественного замысла…
Пророк взирает поверх слепой толкотни близоруких мнений, глас Судьбы различим в его призывах: «Радею о закосневших, живущих, будто после гроба ничто не ждет!», «Не накликиваю беды, а упреждаю: торопитесь очиститься, ваш предел — на исходе!». Но вещает он — средь глухих. Редкому из предвосхитивших будущее изгоев удается докричаться до современников: не столковаться завтрашнему — со вчерашним!
Кого и зачем наделяет Господь проклятием всеобъемлющего знания? Размывшая горизонт дымка неясности и непредсказуемая сиюминутность — величайшая милость для большинства. Мало кто выдюжит хладнокровно справляться с ежедневностью, зная приговор: к пустой безнадежности обрекаю тебя, человече, не воздастся тебе за твои старания!
Хватало поводов убедиться в беспредельных возможностях божьего избранника. Сыночка Петю изнуряли головные боли, лучшие врачи не умели ему помочь. Личные лекари царя Фишер и Боткин пичкали мальчика заграничными порошками и микстурами, прописали физкультурные упражнения и моционы перед сном — впустую. И другие наизвестнейшие чудодеи (наличие знахарей, костоправов, травников возле первостепенных особ — непременный атрибут нездоровой власти), как ни тщились, ни нахваливали себя, — страданий Петруши не уменьшили. Обратиться к Распутину Виссарион Петрович осмелился не сразу — отговаривали министры и священнослужители: «Не божественной, а дьявольской силой наделен сиволапый вахлак!»
Посланник тибетской медицины (и сторонник медитации по системе йогов) бурят Бадмаев (он прислуживал еще Александру Третьему и, по неподтвержденным данным, убеждал царя стать кришнаитом) предостерегал Виссариона Петровича: «Всклокоченному сибирскому лешему веры нет и быть не может! Да, изшастал оптинские скиты, побывал в Иерусалиме и на горе Афон, совершил хождение из глухоманского своего села в Киево-Печерскую лавру (продолжалось оно полгода, преодолено было пешком три тысячи верст!), но самое долгое странничество не заменит получасовой общеобразовательной лекции для медсестер». Шанхайские пиявки и посиживание на битом стекле, заверял Бадмаев, принесут Петру выздоровление!
Что ж, регент отправился к Бадмаеву на дачу, на Поклонную гору (поблизости от которой, подозревал Виссарион Петрович, тот и вылавливал пиявок). Бадмаев принял его, восседая в набедренной повязке в позе лотоса на остриях торчавших из крышки фанерного ящика винтовочных штыков. Соскочил с не поранивших ягодицы штырей, запахнулся в цветастый халат и возгласил: раздобудь у царя два миллиона для присоединения Монголии к России, на лечение Пети из этой суммы перепадет две трети…
Распутин условий не выдвигал и сделок не заключал. (На штыки, разумеется, не садился.) Сам подошел к Виссариону Петровичу и сказал: «Помогу тебе, Висса. Знаю твои печали». Приехал на Зубовский бульвар, где в спальне стонал от непрекращающейся боли сынок. (Не в силах видеть, как он мается, Виссарион Петрович отмел сомнения и вверил чадо старцу.) Неслышно ступая козловыми мягкими сапогами, Распутин приблизился к ребенку, возложил на его горячий лобик свой золотой нательный крест с надписью «Спаси и сохрани!» — подарок государя, покусал кончик косматой войлочно-мочальной бороды и доступно объяснил причину недуга: «Стригли мальчика? А состриженные волосики на улицу бросали?»
Деловито Григорий Ефимович посоветовал:
«Взобраться на дерево, гнездо не разорять. Но добыть состриженные локоны».
По незнанию регент и супруга выбрасывали детские волосики, их подхватывала и выстилала ими гнездо обитавшая на ближайшем высоченном тополе пара ворон. Воронята теребили светлые прядки — и натянутые эти струны издавали мелодию нескончаемой тяготы. (Может, мигрень и служила причиной вопиющих слов и поступков сына?).
Распутин обмолвился:
«Говорю государю: не стреляй ворон. Вороны мстительны…»
Дал совет: втирать в макушку Пете масло, доставленное с горы Афон, — над склонами ее, легко прикасаясь к травам, реяла Пресвятая Богородица. Снарядил в Грецию надежного человека, тот привез монастырскую травяную выжимку. Боль ушла! Сыночку полегчало! С той поры Виссарион Былеев благоговел перед старцем. Бесноватые глаза не ввергали в оторопь. Борода не казалась козлиной. Без предубеждения регент принял приглашение погостить в родном селе Распутина Покровском.
Ненавистники ярятся: с ошибками, косноязычно пишет и говорит новоявленный чудотворец, не переплюнуть и не затмить проходимцу-шарлатану лекарей-светил! К слабенькому цесаревичу обнаглевший жох приезжает, когда придворные эскулапы уже обкормили Алешу снадобьями и свели приступ на нет, после этого несложно поднять истекающего жидкокровием ребенка на ноги. Но опорочить Григория Ефимовича не удается, те же самые доктора признают: стоит Распутину появиться возле Алексея — мальчик преображается, превозмогает болезнь. Что до неотесанных манер — откуда взяться лощености, если вырос Григорий Ефимович не в особняке с лакеями, а на пашне, азбуку постигал самостоятельно, без присмотра бонн и гувернеров…
В Покровском регент видел: от рассвета до заката работают в поле жена, две дочери и сын Григория Ефимовича.
Деньги, что добывал в столице, Распутин раздаривал односельчанам — на ведение хозяйства, обучение детишек. Жертвовал монастырям. Чтил и изучал священные книги, делал выписки, просил Петрушу, чтоб познакомил его с университетскими профессорами, — всеми способами восполнял нехватку образования. О чистописании имел собственное, забавлявшее регента мнение: «Пусть будет «карова» через «а», пусть на магазине вывеска «суки», я пойму: торгуют сумками. Уполовиненной грамотности вполне довольно: жизнь и молитва кратки. Не по затверженной прописи, не от кучерявой, а от корявой души обращаюсь к Всевышнему. Обзову министра «регистром», он министерской должности не утратит, а если царю или Богу неграмотно пожалуюсь, министерский прыщ своего возвышения лишится. У одних дар беспомарочно водить перышком и языкатить, у других — исправлять вселенские ошибки».